Рудольф Михайлович Четвериков подошел к окну, открыл форточку и закурил. Курил он долго, сосредоточенно, что-то серьезно обдумывая и взвешивая. Молоденькая, симпатичная Зиночка лежала неподвижно, разметав по кровати свои длинные стройные ножки, а по подушкам – золотистые локоны. Рудольф Михайлович на мгновение полюбовался красивым девичьим телом, но тут же сосредоточился. Он еще раз быстро прокрутил в голове только что полученную информацию. Зина живет одна. У нее есть машина – маленький красненький «пежо», стоящий у подъезда. Ключи от машины и от квартиры – у девушки в сумочке. Квартира была снята всего несколько дней назад. С завтрашнего дня у Зины начинается двухнедельный отпуск. Искать ее никто не будет, потому что она собиралась уехать к своим родителям в Гродно.
Эта милая девушка-стюардесса оказалась совсем глупенькой и совсем молоденькой, не похожей на московских студенток Четверикова. Те все норовили на чем-нибудь подловить, да поязвительнее. Чувствовали свое превосходство, сучки! А эта девушка во все верила и на все была готова. Ее даже было немного жаль. Но выхода другого у Четверикова не было, это можно было смело назвать судьбой.
Рудольф Михайлович, голый и очень жилистый, подошел к своей одежде, сваленной бесформенной грудой у дивана. Наклонился и достал из кармана пиджака белый шелковый шнурок. Потом подошел к Зине, все так же лежащей с закрытыми глазами на смятых несвежих простынях, быстро набросил шнурок ей на шею, продернув концы за голову. Зина попыталась закричать, но крик был уже невозможен – шнурок плотно передавил горло. В широко раскрытых глазах девушки застыл ужас.
Рудольф Михайлович растягивал концы шнурка в разные стороны с таким наслаждением, которое ему не принес только что произошедший секс. Он перевернул Зину на живот, а сам уселся сверху, ни на секунду не ослабляя захвата. Он спокойно наблюдал за тем, как из молодого красивого девичьего тела навсегда уходила жизнь. Из последних сил борясь с конвульсивной дрожью в руках, Зина попыталась завести руки за спину, чтобы схватить ловкого профессора, но это было совершенно невозможно. Через минуту Зина перестала сопротивляться, руки и ноги сделали еще несколько слабых рывков, и девушка затихла. Рудольф Михайлович немного ослабил удавку, готовясь, в случае чего, немедленно затянуть узел снова, но эти предосторожности оказались лишними. Безжизненное тело свалилось с кровати на пол в нелепой позе с заведенными за голову руками.
Четвериков опять подошел к окну и еще раз закурил, гораздо более жадно.
Уже через час маленький красный «пежо» с респектабельным Рудольфом Михайловичем за рулем стоял у шлагбаума на белорусско-литовской границе, а строгий литовский пограничник задумчиво листал страницы загранспаспорта московского профессора с безукоризненной визой Европейского союза, в который было вложена нотариально заверенная доверенность на управление автомобилем.
Вообще, после обретения независимости в 1991 году почему-то именно Литва вдруг стала наиболее толерантной, наиболее развитой и какой-то наиболее «европейской». Раньше всем казалось, что «европейскость» – это, скорее, прерогатива Латвии или Эстонии. Однако жизнь все расставила по своим местам. Не побоявшись дать гражданство всем желающим, Литва неожиданно расцвела, первой из прибалтийских республик вступив в Евросоюз и демонстративно раскрасившись в национальный желто-зелено-красный цвет. Загудели многоголосым гомоном туристы на старинных красивых улицах Вильнюса. Удивительная страна, за всю свою многолетнюю историю бывшая когда-то и частью Германии, и частью Австрии, и частью Польши, и частью России, но имевшая, кроме этого, и богатую собственную историю, писала новую главу существования Великого княжества Литовского.
Всего через полтора часа Рудольф Михайлович припарковал свой автомобиль в центральном районе Вильнюса, который назывался Стикле. Именно в этом районе литовской столицы на узких маленьких улочках когда-то компактно селились местные стеклодувы. Учтивый швейцар самой дорогой вильнюсской гостиницы приветливо распахнул массивную стеклянную дверь перед Четвериковым. Но Четвериков вдруг, передумав, неожиданно развернулся, не стал входить в гостиницу, а зашагал по миниатюрной улочке Стиклю в сторону площади. Швейцар невозмутимо закрыл дверь и проводил равнодушным взглядом удалявшегося профессора.
Идти было совсем недалеко, всего несколько десятков метров. Узенькая извилистая Стиклю, петлявшая среди реконструированных домиков средневекового Вильнюса, вываливалась прямо на Ратушную площадь. Именно в этом месте когда-то дежурил фашистский патруль, обозначающий границы двух миров: одного, где в темноте игрушечных переулков, в таинственном и страшном полумраке, притаилось бесправное и забитое еврейское гетто, и другого, здесь, на площади, где играла музыка, гудели клаксонами автомобили, шла бойкая торговля в многочисленных магазинчиках, сновали взад и вперед красивые дамы под руку с офицерами вермахта. Радостно ходили по улицам и простые литовцы, вовремя раскусившие коварные помыслы хитрых иудеев и устроившие череду страшных еврейских погромов за месяц до торжественного входа гитлеровцев в Вильнюс.
В те несколько погромных месяцев улица выглядела гораздо страшнее, чем во время существовавшего здесь несколько лет гетто. В воздухе, как снег, кружился пух от многочисленных вспоротых подушек и перин – погромщики искали вшитые в постельное белье драгоценности, а через окна второго этажа на булыжную мостовую выбрасывали окровавленные трупы тех, кто пытался защищаться. По улице несся неостановимый людской поток – шумный, страшный, развязный, пьяный от вина и от вида человеческой крови. Люди, потерявшие рассудок от вседозволенности и ощущения себя вершителями чьих-то судеб, превращались в неистовых зверей, глухих к мольбам о пощаде, жадных и бесчеловечных. Повсюду стоял звон и грохот от разбиваемых окон и витрин, кричали женщины и дети. В Вильнюсе – вот где прошла настоящая «хрустальная ночь», потому что ни в одной стране Европы во время еврейских погромов не было разбито столько стекла, сколько было разбито здесь – в древнем районе Вильнюса Стикле, где испокон веков жили стеклодувы и евреи, открывшие при мастерских лавки, занимавшиеся продажей оконных стекол и зеркал.
Комендант Вильнюса бригадный генерал Альберт Зенифенинг был очень удивлен распоряжением из Берлина определить еврейское гетто именно в районе Стикле, который примыкал с одной стороны к старинному университету, а с другой – к Ратушной площади. Но Зенифенинг спорить не стал, справедливо рассудив, что начальству виднее, и сделал все так, как указывало берлинское предписание, отделив центральный древнейший район Вильнюса тремя рядами колючей проволоки, расставив блокпосты и определив маршруты мобильных патрулей в дневное и ночное время.
Конечно, он не знал, да и не мог знать, почему было принято такое странное решение о таком нестандартном размещении гетто. Как, собственно, не знал бригадный генерал и того, что приказ о размещении вильнюсского гетто именно в этом месте исходил от самого рейхсканцлера, вождя великой немецкой нации Адольфа Гитлера. Зато о том, почему все получилось именно так, был прекрасно осведомлен Рудольф Михайлович Четвериков, присевший у стеклянной витрины старинного ресторанчика «Аматининку ужейга», расположенного как раз в том месте, где улица Стиклю вливалась в ярко освещенную огнями многочисленных фонарей Ратушную площадь.
Рудольф Михайлович заказал литовского пива «Свитерис» и одним махом осушил кружку. Жизнь налаживалась. Человек, много лет изучавший удивительные свойства зеркал и древние составы амальгам, конечно, знал, почему вильнюсское гетто было размещено именно в этом районе и почему специально созданные команды СС внимательнейшим образом осматривали все подвалы старинных мастерских по изготовлению зеркал. Он даже знал адрес того секретного подвала, где в маленьком, никому неведомом помещении когда-то хранилось зеркало, которое так нужно было Гитлеру.
И именно сейчас, попивая пиво в популярном вильнюсском ресторане «Аматининку ужейга», Рудольф Михайлович сидел в аккурат над тем самым подвальным помещением, которое гитлеровцам после нескольких месяцев упорных поисков удалось найти в 1939 году. Вскоре после осуществления этой находки все жители гетто были ликвидированы, а обнаруженное зеркало в обстановке строжайшей секретности перевезли в Берлин, разместив в главном кабинете Рейхсканцелярии.