– А каких? – осторожно спросил Иван.
– Ну, помилуйте, «каких»! Народных в основном! Например, существует совершенно непоколебимая народная уверенность, переросшая в традицию, завешивать зеркала в доме, где есть покойник. Объяснение: душа, заглянув в зеркало, может, мол, улететь «не туда». Вообще, эти полеты «не туда» здорово раздражают и мешают работать. Так, например, существует совершенно бредовая теория, что через зеркало можно путешествовать в пространстве и во времени. Ну, как в детском фильме «Королевство кривых зеркал». Смотрели?
Сергей с Иваном о таком фильме слышали, но не смотрели. Они отрицательно покачали головами.
– Рудольф Михайлович, ты же видишь, они молодые еще совсем, – подал голос Александр Валентинович.
– Да вижу, – раздраженно махнул рукой Четвериков и тут же забормотал о чем-то своем, очевидно, давно его волнующем. – Дорогие товарищи, да что же это такое делается? Нет, я не то чтоб против молодости, но это же ужасно! Никто не хочет работать! Дело не в молодежи. Просто нигде нет профессионалов! А вы спрашиваете, почему никто ничего не знает. Так никому ничего не надо! И органы наши, если честно, совсем работать разучились. Вот в Венеции-то когда-то были хранители…
– Кто был в Венеции? – переспросил Иван.
– Хранители. Он вам разве не рассказывал? – Четвериков удивленно посмотрел на Александра Валентиновича.
Тот повернулся к друзьям:
– Вы же помните, как я рассказывал вам про Совет Десяти и про то, как при этом всесильном органе была образована настоящая закрытая секта из идеальных шпионов и убийц?
Сергей с Иваном кивнули.
– Ну, так вот, это и есть Хранители. На них лежала ответственность за хранение главного венецианского секрета. Это были действительно стальные люди. Они могли абсолютно все, японские ниндзя или буддистские монахи по сравнению с ними – просто расшалившиеся школьники младших классов.
– Эти отряды очень интересно формировались, – продолжил рассказ Александра Валентиновича Четвериков. – Отбирались дети-сироты из разных стран, мальчики и девочки. Их отправляли в тайную школу, располагавшуюся на одном из островов Венецианской лагуны. Там из поколения в поколение изучались навыки рукопашного боя, маскировки, тренировалась выносливость и выдержка. Интересно, что любой турист сейчас может увидеть портрет самого первого, скажем так, директора этой спецшколы. – Четвериков взял с захламленного стола большую фотографию венецианской «Львиной пасти» и помахал ею перед друзьями. – Это он и есть. Само его лицо нагоняло на венецианцев такой ужас, что было решено его размножить на многочисленных почтовых ящиках для доносов. Впоследствии все руководители этой школы традиционно были из этого благородного рода.
«Так вот кого убили у меня на глазах в Венеции!» – что-то ахнуло внутри Ивана.
– Но, увы, время Хранителей прошло, – грустно покачал головой Рудольф Михайлович, – поэтому никак и не можем разобраться во всей этой чертовщине. Но ваш документ может очень нам помочь продвинуться во всем этом нелегком деле. Ну, если, конечно, он действительно подлинный.
– Рудольф Михайлович, а что, не получилось проверить его на подлинность? – тихо спросил Александр Валентинович.
– Ну, Саша, что ты хочешь, ты мне его только вчера дал! – возмутился Четвериков. – Тут по большому счету неделя нужна. Но я попробую за пару дней подробную экспертизу сделать. Это же не шутки! Вы представляете, какой переполох может начаться, если документ – настоящий? Нужен радиоуглеродный анализ состава пергамента. А потом еще спектроскопия, химический и многопараметрический механический анализы. Поверьте, работы много. Но послезавтра, обещаю, уже будет более-менее точный ответ.
Александр Валентинович вопросительно посмотрел на Сергея с Иваном.
– Что делать будем, орлы? Оставим ученому на растерзание вашу реликвию? Надо же нам все-таки выяснить, настоящая она или нет.
Сергей уже давно понимал, что пергамент, безусловно, настоящий. Не стали бы убивать главу таинственных Хранителей темной венецианской ночью за фальшивку. Но Александр Валентинович с профессором Четвериковым были так убедительны, да тут еще Александр Валентинович, заговорщицки подмигнув, спросил: «Ну, как погуляли?», ненавязчиво напомнив про десятку «зелени»… Сергей предварительно посмотрел на друга. Иван, не особенно размышляя, пожал плечами и сделал такую хмыкающую гримасу, мол, пусть берут. «Ну да. Пусть Рудольф Михайлович, за следующие два дня повнимательнее манускрипт изучит», – решил Сергей и согласился с предложением оставить реликвию еще на несколько дней у профессора Четверикова.
Они простились с Александром Валентиновичем, который захотел остаться еще о чем-то потолковать с профессором и по-хозяйски расположился у него в лаборатории. Рудольф Михайлович, как и обещал, довел наших друзей хитрыми университетскими переходами до большого, облицованного мрамором фойе, где они и простились, договорившись встретиться на факультете послезавтра, во вторник, тоже в полдень.
Огромная деревянная дверь со звездами и золотистыми шишечками закрылась за нашими героями, выпуская их на красивую лестницу химического факультета, по которой когда-то так молодцевато бегал герой Ланового в фильме «Офицеры».
Внизу лестницы стояли два огромных черных джипа и большое количество каких-то очень несимпатичных людей. Сергей даже не понял, а скорее почувствовал, что это – за ними и что надо бы как-то скрыться, потеряться, исчезнуть. Но было уже поздно.
Глава XIV
История для великого литератора. Нижний Новгород, август 1858 года
Пожалуй, нигде не принимали путешествующего по России Александра Дюма с такой помпой, как в Нижнем Новгороде. Встречающий его на пристани военный губернатор Нижнего – бывший ссыльный декабрист, а ныне генерал-майор Александр Николаевич Муравьев, ожидая встречи со знаменитым французом, облачился в парадный военный мундир, на котором гордо поблескивали многочисленные ордена – как российские, так и иностранные, причем последних было гораздо больше.
Великий писатель не считал, сколько раз ему довелось поставить автограф на своих книгах в первый же день своего пребывания в этом старинном купеческом городе, но правая его рука к вечеру изрядно устала. Впрочем, это была приятная усталость.
Не удержавшись – любопытство у него было в крови, – Дюма чуть погодя, на званом ужине, устроенном губернатором в честь именитого французского романиста, полюбопытствовал, какая из наград за что получена. Казалось, Муравьев только и ждал этого, принявшись охотно пояснять, что первым и самым дорогим его сердцу изо всех орденов – Святой Анны 4-й степени – он был удостоен за Бородинское сражение. Далее, ежели в порядке строгой очередности, был не орден, а золотая шпага, врученная ему за храбрость при взятии Вязьмы, ну а остальными – прусским орденом «За заслуги», Кульмским крестом, баварским орденом Максимилиана и австрийским – Леопольда, его удостоили за участие в заграничных походах русской армии…
Правда, на иные вопросы писателя – об участии в декабрьском восстании – генерал-майор рассказывал неохотно, ссылаясь на забывчивость и всякий раз норовя перескочить на излюбленную тему фронтовой молодости. Впрочем, вопросы в основном задавали Александру Дюма; весь цвет нижегородского дворянства и купечества толпился в залах губернаторского дома и жужжал, как один большой встревоженный улей. На скромную персону спутника великого литератора, художника Жана-Пьера Муанэ, сопровождавшего в течение всей поездки Дюма, никто не обращал ни малейшего внимания, на что тот, собственно, ничуть не обижался. Спустя час Муанэ и вовсе, воспользовавшись благовидным предлогом, незамеченно покинул губернаторскую резиденцию, дабы полюбоваться и запечатлеть дивный вид с волжского откоса. Зато именитый писатель едва успевал отвечать, снисходительно даря добродушные улыбки окружающим, восхищенно взирающим на него. Комфортная атмосфера всеобщего почитания вполне его устраивала. А под конец он и вовсе вызвал всеобщий восторг, заявив, что путешествие по России стало одним из лучших за всю его жизнь и он непременно напишет об этом в своих путевых заметках, кои собирается опубликовать сразу по возвращении в Париж.