Он привык во всем перестраховываться и быть готовым к любым неожиданным ситуациям. Возможно, эта привычка была выработана долгими годами аккуратного служения науке на кафедре истории в родном Санкт-Петербургском университете, когда, опасаясь стать жертвой доноса, седой профессор был чрезвычайно осторожен, а все силы посвящал только одному важнейшему делу – поиску алгоритма таинственного включения зеркал.
А когда утраченный алгоритм наконец был найден, Андрей Петрович Дондулев, а после Энрико Дандоло специально подгадывал какие-то важные события своей жизни аккурат к включению того или иного зеркала, которое удавалось найти. Так он сумел сбежать из сталинской шарашки. Да и начало Великого венецианского конгресса всесильный Дандоло устроил именно в тот день, когда одно из известных ему зеркал должно было включиться. В случае неудачи он мог бы уйти по временно’му коридору сам, а при более удачном стечении обстоятельств – отправить туда врагов, что, собственно, тогда и получилось.
Мысли становились медленными и тяжелыми. Силы уходили.
К вечеру стражники, удивленные непривычно долгим сидением Дандоло на террасе, осмелились приблизиться к великому дожу. Энрико Дандоло был мертв. Странная улыбка застыла на его лице, а морской ветер ласково перебирал растрепанные седые волосы.
…Сегодня в программу любого туриста, оказавшегося в Стамбуле, обязательно входит посещение величественного собора Святой Софии, который позднее был переделан мусульманами в мечеть Айя-София. Среди древних камней там можно найти скромную плиту, на которой просто и незамысловато написано: «Энрико Дандоло». Ни титулов, ни званий. Именно здесь нашел свой последний приют великий венецианский дож, дважды кардинально изменивший ход мировой истории. Единственный венецианский дож, похороненный не в своей стране, а в далеком Константинополе, и единственный, отступивший от клятвы, но при этом прощенный таинственным и грозным Советом Десяти.
Глава XXV
Маски сброшены. Вильнюс, 2014 год
Вильнюсский вечер всегда очень быстро превращается в ночь. Казалось, еще совсем недавно черепичные крыши Старого города заботливо укутывали бархатные вечерние сумерки, но вот они как-то незаметно сгустились, и над городом нависла плотная ночная тьма, разрываемая то там, то здесь ярко-желтыми высокими фонарями.
Люди, столпившиеся внутри изогнутого вильнюсского двора-колодца вокруг лежащей без сознания и скрученной сетями девушки, даже не видели, а, скорее, чувствовали быстрое и неминуемое приближение этой кромешной темноты, с которой в одиночку боролся только тусклый фонарь на одиноком столбе, скудно освещавший западню, в которую коварный профессор заманил наших наивных героев.
Свист, раздавшийся у Четверикова за спиной, превратился в хорошо угадываемую мелодию. Мелодию эту насвистывал человек с хорошим слухом, очень художественно и с явным удовольствием: «Гляжусь в тебя, как в зеркало, до головокружения». Странный исполнитель не удержался и просто промурлыкал вторую часть строки, неторопливо выйдя из темного провала арки на свет.
Этого вальяжного пышноусого и склонного к полноте человека, казалось, совершенно не занимали ножи и пистолеты в руках у собравшихся в подворотне людей. Также он совершенно безразличным взглядом скользнул по фигуре связанной по рукам и ногам девушки. Закончив досвистывать куплет песни, он укоризненно уставился на Четверикова:
– Все никак девочек тебе не хватает, Рудольф Михайлович?
Четвериков, конечно, очень удивился такому неожиданному появлению своего приятеля Александра Валентиновича. Но еще больше удивились Сергей с Иваном, совершенно не ожидавшие увидеть своего старого знакомого «чеширского» добряка в такой обстановке.
Не удивился только Райнальд фон Дассель: ему была хорошо знакома страсть генерала ФСБ Александра Валентиновича Хомякова к подобного рода эффектам.
– Саша, ты как здесь? – растерянно улыбнулся Четвериков, продолжая медленно продвигаться в арке. Но Саша оказался гораздо менее сентиментальным, чем можно было представить.
– Рудольф Михайлович, остановись и подними руки вверх. Остальным рекомендую сделать то же самое. Квартал окружен. Живыми отсюда вы не выйдете.
В подтверждение сказанных генералом слов из-под темного свода арки на свет единственного фонаря бодро шагнули десять хорошо экипированных и вооруженных автоматами бойцов спецназа, лица которых были закрыты шапочками с прорезями для глаз. Автоматы были красноречиво направлены на Четверикова и его людей.
В наступившей зловещей тишине всего один шаг, который сделал фон Дассель по направлению к Четверикову, прозвучал как удар грома. Как по команде, все вокруг пришло в движение. Гоша выстрелил в Александра Валентиновича, а тот за тысячную долю секунды до этого выстрела успел присесть и тоже выстрелить из пистолета, который каким-то чудом оказался у него в руке, в бандита, который приставил нож к горлу Сергея Анциферова. Пуля, предназначавшаяся Хомякову, попала в лоб одному из спецназовцев, стоявших прямо за спиной генерала. Спецназовец вскинул руки и размашисто упал навзничь, не успев даже закрыть глаза.
Спецназовцы начали стрелять из автоматов по людям Четверикова. Те в свою очередь стреляли в спецназовцев, рассредоточившись по маленькому дворику и укрываясь в темных его углах, за причудливыми изгибами старых зданий и за постаментом небольшого памятника какому-то монаху. Сергей с Иваном дружно набросились на одного из державших их бандитов (второй упал после меткого выстрела Александра Валентиновича). А Рудольф Михайлович неожиданно быстро сгруппировался и сделал кувырок в сторону мчавшегося прямо на него Райнальда фон Дасселя.
Райнальд фон Дассель не ожидал от профессора такой прыти и на долю секунды замер в растерянности. Этой доли секунды Четверикову хватило на то, чтобы прошмыгнуть в дверь, из которой в свое время так эффектно появился архиепископ, и кубарем скатиться по начинавшейся прямо у порога пыльной лестнице в небольшой старинный подвал. Фон Дассель бросился было за профессором, но у двери уже стоял огромный Гоша, который, пуча свой единственный глаз, выпустил в архиепископа в упор четыре пули. Две пули застряли в надежном бронежилете, так и не преодолев необходимые сантиметры до рыцарской груди, одна пуля вырвала клок мяса из левого плеча (фон Дассель на это только зарычал), еще одна пуля прошила насквозь левую ногу. Но все это не помешало немому «гладиатору» наброситься на Гошу и ударить его головой в лицо. Звонко клацнули Гошины зубы, и два огромных человека, сцепившись в клубок, рухнули у ступенек подъезда, ведущего к странной двери. Хомяков тем временем, двумя огромными шагами преодолев двор, влетел в эту дверь и так же быстро, как Четвериков, скатился вниз по узеньким старым ступенькам в древний подвал. Сразу после этого на месте ступенек вдруг оказался ровный каменный пол, выдвинувшийся откуда-то снизу и надежно спрятавший вход в подвал от постороннего вторжения.
На все это, от шага фон Дасселя к Четверикову и до проникновения Хомякова в подвал, в который устремился хитрый профессор, а также на всю эту перестрелку было затрачено всего несколько секунд. Но как же эти несколько секунд изменили ситуацию! Пятеро четвериковских боевиков были мертвы. Еще пятеро, включая огромного Гошу, лежали на мостовой, а на запястьях их рук, заведенных за спину, уцелевшие спецназовцы защелкивали наручники. В перестрелке погибли и трое спецназовцев, их тела уже грузили в небольшой черный микроавтобус, подъехавший прямо к арке. Через несколько минут черный фургон рванул с места, мгновенно исчезнув в лабиринтах Старого города. В узком дворике не осталось никого и ничего, что могло бы напомнить о произошедшем здесь нынешней ночью. Подчиненные генерала ФСБ действовали быстро и слаженно, хорошо зная, что они должны делать, даже если начальника рядом не было.