Профессор Четвериков знал, что говорил. Все двадцать пять лет, что он занимался изучением зеркальных амальгам, он постоянно натыкался на обрывки фантастической истории о безжалостном архиепископе Кельнском, каким-то невероятным образом попавшем в наше время из Средневековья. Сначала этот архиепископ боялся зеркал, считая их силу божественным чудом, и даже распорядился вложить одно такое древнее зеркало в золотой саркофаг с мощами волхвов, который отправил к себе на родину в Кельн из Милана. А потом этот архиепископ, уже в нашем времени, вдруг начал активно изучать тайны этих зеркал, но какими-то безбашенными силовыми методами, убивая свидетелей и сворачивая головы тем, кто что-то знал, но отказывался ему говорить. А прикрывали демарши этого фантастического пришельца почему-то высокие чины из КГБ. Четвериков не очень верил в эту байку, но сейчас был вынужден признать, что она оказалась правдой. Одного взгляда на архиепископа было достаточно, чтобы согласиться: легенды не лгали.
Средневековый рыцарь уже не знал, что ему предпринять, ситуация явно выходила из-под контроля, а Четвериков между тем оказывался все ближе и ближе к арке, за которой так легко было прошмыгнуть на спасительную Ратушную площадь Вильнюса, ведь пробежать для этого надо было всего-то несколько метров!
Но тут совершенно неожиданно для всех присутствующих ситуация опять резко изменилась. Со стороны арки, за спиной у Четверикова, раздался свист. Все обернулись на этот свист и застыли в удивлении.
Глава XXIV
Старые счеты. Константинополь, апрель 2014 года
Прошло несколько дней с того момента, когда безжалостное войско крестоносцев ворвалось в Константинополь. За это время город приобрел вид жуткий и страшный. Улицы были заполнены обезображенными трупами, на площадях горели костры и пьянствовали счастливые победители, повсюду дымились сожженные дома, разрушенные и оскверненные церкви. Прямо по валяющимся на улицах трупам ехали многочисленные подводы, нагруженные разнообразным награбленным добром. Там были какая-то домашняя утварь и золотые сосуды для причащений, иконы в богатых окладах и древние скульптуры, отполированные до блеска мраморные плиты, содранные со стен вельможных дворцов, и сверкающие драгоценными камнями затейливые емкости с мощами разнообразных святых, мешки с зерном и чаем. Ко многим подводам были привязаны молодые девушки, которые плелись за ними грустно и покорно, – все свидетельствовало о страшном разгроме, которому была подвержена когда-то великая столица Византийской империи.
Назначив командующим армией крестоносцев маркграфа Бонифация Монферрата вместо трагически погибшего при неизвестных обстоятельствах Тибо Шампанского, Энрико Дандоло поселился в бывшем дворце византийского василевса, отошел от дел и подолгу задумчиво сидел в кресле на большой императорской террасе с видом на море, подставляя свое морщинистое лицо порывам солоноватого ветра и вдыхая запах пожарищ униженного города.
Сегодня он сидел так же, ощущая величие морской стихии, хотя и не видя ее, терзаемый смутной тревогой и каким-то странным беспокойством.
Очень скоро выяснилось, что беспокоится венецианский дож не зря. На террасу без всякого приглашения вдруг вошел невысокий сгорбленный старик в темном одеянии и высокой шапке, похожей на монашеский клобук. Из-под лохматых бровей старика по-молодецки грозно сверкали черные глаза. Если бы Сергей Анциферов каким-то чудом мог оказаться в византийских покоях Энрико Дандоло, он бы очень удивился, потому что этот старичок как две капли воды был похож на его старого венецианского знакомого, навсегда оставшегося лежать с перерезанным горлом на тихой ночной улице Calle Galiaza.
Как старичок миновал многочисленную охрану великого дожа, было совершенно непонятно. Он возник перед венецианским, а теперь и византийским правителем неожиданно, тихо и очень значительно. Слепой венецианский дож быстро почувствовал его присутствие на террасе и величаво поднял побелевшее лицо.
– На что ты надеялся, Дандоло? – тихо спросил старик. – Ты же не мог не понимать, что месть Совета Десяти настигнет тебя, несмотря на твои прошлые заслуги? Зачем ты стал использовать нашу великую тайну для удовлетворения своих низменных потребностей? Неужели атрибуты земной власти ослепили тебя больше, чем зеркало в лагере германского императора?
Энрико Дандоло тяжело поднялся с резного дубового кресла и медленно проговорил:
– Я устал. Я хочу обратно. Домой. Так можешь и передать Совету. Я уже запутался, кто я. Иногда я вспоминаю, что я – тихий российский историк Андрей Петрович Дондулев, обманувший русского диктатора Сталина, иногда я понимаю, что я – великий венецианский дож Энрико Дандоло. Я устал от наших постоянных исправлений мирового порядка. Если мир так несовершенен, что постоянно требует нашего вмешательства, может, несовершенны мы, а не он?
Старичок внимательно посмотрел на Дандоло и ответил:
– Сто лет – смешной возраст. Ты бы мог еще принести пользу великому делу.
Дандоло отрицательно покачал головой:
– Я устал. И больше не верю в великое дело. Я не верю в то, что наши действия правильные. Прошу Совет отпустить меня. Я сделал для него достаточно много.
Старичок еще раз внимательно посмотрел на знаменитого венецианского дожа и молча вытащил из недр своего черного одеяния небольшой металлический жетон. Блеснул на солнце золотой крылатый лев.
– Именем Совета. Принято решение дать тебе один день покоя. Потом все. Извини, Дандоло. Отдай мне белое зеркало.
Венецианский дож протянул пришельцу небольшое зеркало, в которое был вынужден смотреться каждый день, продляя себе таким образом жизнь и наполняя тело здоровьем. Старичок забрал зеркало и вдруг поставил на мраморный столик небольшую чашу:
– Возьми, Дандоло. Это тебе от Совета. Последний дар.
После этих слов старичок исчез так же неожиданно, как и появился. И тут же на террасе появилось несколько вооруженных воинов:
– О великий дож, нам показалось, что здесь кто-то был, рискуя нарушить ваш покой?
Дандоло устало махнул рукой, и стражники мгновенно удалились.
Что же такое было даровано ему Советом кроме объявленного одного дня жизни? Дандоло протянул руку к столику, немного пошарил на нем и нащупал большую чашу, изучающе провел рукой по ее внешней стороне. Выпуклый орнамент с изображением солнца означал, что чаша из Ирана. Впрочем, какая разница откуда? Дож взял чашу и приблизил ее к лицу. Мысль о том, что его могут отравить, показалась ему смешной: зачем травить человека, который и так уже обречен? Энрико Дандоло усмехнулся и решительно приблизил чашу к губам, вдыхая аромат. Руки его дрогнули. Неужели это… Но откуда? Он сделал осторожный глоток, потом еще один. Сомнений не было – настоящий хлебный квас со смородиновым листом и хреном! Этот давно забытый вкус вдруг пробудил приятные воспоминания, и дож улыбнулся им. Он вспомнил, как сумел договориться с Берией, чтобы им в шарашку ежедневно привозили бочку с квасом. То, что смог сделать заключенный советский ученый, оказалось не под силу великому венецианскому дожу: кваса он с тех далеких пор он никогда не пил, хотя очень его любил. Удивительно, как Совет Десяти узнал об этой его слабости?
Он поднял чашу вверх слабеющей рукой и твердо произнес:
– Я пью этот бокал за жизнь. В последний раз, – и вновь припал губами к чудесному напитку.
Осушив чашу до дна, он поставил ее обратно на столик, величаво повернувшись к морю.
Силы покидали венецианского дожа. Он слушал шум далекого прибоя и вспоминал свою длинную, наполненную такими разными событиями жизнь. Он вспомнил великую победу над Барбароссой, свое спокойное решение ослепнуть ради великого дела, принятое в шатре германского императора, вспомнил торопливого сталинского прихвостня Берию, от которого пришлось уйти по временно’му коридору в средневековую Венецию. Вспомнил он и несгибаемого германского рыцаря Райнальда фон Дасселя, который чуть не погубил будущего дожа в день Великого конгресса. «Интересно, где же этот человек сейчас?» – подумалось устало. В каких коридорах времени бродит железный несгибаемый воин, как будто сотканный из огня и стали? Дандоло было жаль того мгновения, когда он, пусть и спасая свою жизнь, отправил отважного рыцаря в неведомое.